Я родилась в Североморске 27 января 1977 года. За несколько лет до этого наш город получил статус столицы Северного флота. Так что я родилась в столице (улыбается). На свет появилась в военно-медицинском госпитале.

Мама и папа работали на «Нерпе» - судоремонтном заводе, который обслуживал атомные подводные лодки. Достаточно известный в отечественной оборонке объект - в поселке Вьюжный. В этом поселке на пятнадцать тысяч жителей на побережье Кольского полуострова я и выросла. Мои родители – люди не военные, а вот дедушка по линии матери, Журавель Василий Семенович, был контр-адмиралом, служил на Северном флоте. Он упоминается в книге «Знаменитые люди Северного Флота», а также во многих энциклопедиях. Родители моего отца незадолго до Великой Отечественной войны переехали в Ленинград. Бабушка пережила все тяготы блокады, была медсестрой в госпитале. Дедушка в военные годы был зенитчиком, воевал под Ораниенбаумом.

У меня есть младшая сестра Татьяна, она журналист-международник, знает два языка, живет в Петербурге. Она очень строгий мой слушатель. Мне вообще очень повезло с семьей «слушателей». Папа – мой главный критик, очень придирчивый. Он последним признал во мне артистку, причем при занятных обстоятельствах. Однажды спросил: «Слушай, я услышал одну песню, мне там строки понравились. Скажи, кто ее написал?» Я ответила: «Папа, это же моя песня!» – «Правда? Надо же!» - удивился отец…

А до этого момента он часто говорил:

Логика его была проста: право называться артисткой надо заслужить! И такое отношение очень помогло мне.

В год я научилась танцевать… под пылесос, уловив ритм его работы. Когда мне было три года, папа наиграл на пианино: «Топится, топится в огороде баня». Я подошла к инструменту и повторила мелодию. Все сразу решили: Лена будет музыкантом! Меня часто спрашивают: когда ты написала первую песню? В девять лет. Если, конечно, не ошибаюсь. Мама мне недавно сказала, что все-таки песню «Голуби» я написала не в девять, а в одиннадцать лет. Для меня вообще вопросы, связанные с датами, всегда были невероятно сложными. Когда меня спрашивают, в каком году я окончила школу, училище, или что-то еще, связанное с датами, я теряюсь. Никогда не задавайте мне такие вопросы – я даты не помню! Всегда поражаюсь, когда люди в разговоре могут запросто вспомнить: «В ноябре восемьдесят девятого я сделал то-то…» А я не помню, какой год был позавчера.

Я родилась в 1977-м, а что было дальше, не помню. Точней, не помню, в какую дату произошло то или иное событие. Я вообще с цифрами настолько не дружу, что просто ужас. Я искренне признаюсь, что до сих пор путаюсь: у моей мамы день рождения 14 августа или 19-го. По-моему, 14-го. Прости, мамочка, если я ошиблась! Папа родился то ли 20-го, то ли 21-го, то ли 26-го числа. Сестра вроде 26-го. То есть не помню даты рождения даже самых близких людей. Сколько мне не долби, бестолку. Из номеров телефонных помню только 01, 02, 03, причем давайте проверим… 01 – это «скорая помощь», 02 – милиция, 03 – пожарные?.. Видите, и тут что-то напутала. Ясное дело, я и свой телефон не помню. Впрочем, один номер каким-то чудом запомнила: 624-95. Это телефон моей подружки во Вьюжном. А запомнила, потому что одна осталась на улице, мне некуда было податься, папа «забыл», что я приехала… Оказавшись на улице, мой мозг вдруг выдал мне этот номер как телефон спасения. До сих пор все мои друзья смеются над этой ситуацией.

Еще помню телефон бабушкин. И всё! Если у меня крадут мобильник, если его теряю, то конец, корвалол стаканами. Из 300-400 номеров ни один не восстановить, пока люди сами мне не позвонят.

Но все-таки я точно уверена, что первую мелодию написала в девять лет. Потом я начала писать музыку на слова Есенина, отправлять на какие-то конкурсы. Потом писала «классическую» музыку под влиянием педагога по композиции. Хотя какая же это классика, когда девочке десять лет!

Я участвовала в самых разных детских конкурсах, это было интересно, волнительно, но, по большому счету, мне ни один конкурс в жизни не помог. Не помог в плане продвижения. Зато каждый конкурс давал мне опыт сцены. Бесценный опыт сцены. Его ни за какие деньги не купишь. Если ты идешь на конкурс, наплевать, какое место займешь. Главное – выходи на сцену, врастай в нее! Мне приходит в голову такая аллегория: вот сцена, сорок квадратных метров, и каждый конкурс – это освоение нескольких сантиметров сцены… Еще, еще и еще. И, видимо, когда все пространство освоено, то ты уже народный артист России! Невозможно выйти на самый престижный конкурс, взять там гран-при и решить, что эти сорок квадратных метров сцены – твои. Нет, тебя туда пустили постоять… И конкурсы позволяли мне завоевывать пространство сцены. Эпизод из детства. Я написала песни, мой педагог помогла переложить их на ноты.

До 16 лет я жила во Вьюжном, а затем отправилась в город на Неве получать образование. Хоть в поселке и были хорошие учителя, их уроков было недостаточно, чтобы сразу поступить в училище Римского-Корсакова. И я пошла в 395-ю школу, в литературный класс. Жила у бабушки, Надежды Георгиевны Журавель (она еще и моя крестная). У меня и песня про нее: «Моя бабушка любит суши…». Она на все мои концерты ходит, в ложе в «Октябрьском» зале сидит. У меня с бабушкой великолепные отношения…

С моим образованием отдельная история. Как раз в то время, когда я училась, произошла путаница в системе образования, добавился еще один год. Я проучилась десять лет, но оказалось, что надо закончить еще один класс, чтобы получить среднее образование. Приехав в Петербург, не смогла сразу поступить в училище. Мне сказали, что нужно еще год заниматься сольфеджио, гармонией. Причем, не просто подтянуть, а изучить их. Ведь что произошло: я пришла и очень хорошо сыграла сонату Ре-мажор Моцарта. Но меня спросили элементарную вещь по сольфеджио, вроде того, сколько будет дважды два. Это была математика музыки – гармония.

А я спросила: «А что такое «два», что такое «дважды два», и разве такое бывает?» Я задавала такие идиотические вопросы, а сольфеджио – очень сложная наука. Мне задали элементарный вопрос, музыканты меня поймут. Мне сыграли гармонический мажор, нажав ля-бемоль, я услышала эту ноту и сказала: У вас ошибочка, у вас ля-бемоль в до-мажоре, этого быть не может!» Педагог тяжело вздохнула, поняв, что деточка даже не знает, что такое гармонический мажор. Нотку-то она услышала, но знаний это не прибавило. Грубо говоря, взяв глиняный горшок, я объяснила, что это глина, такого-то производства, такого-то года. А на вопрос: «Что вы держите в руках?» я бы не ответила, что в руках держу горшок…Я не знала предметы, которые надо сдавать в училище, была абсолютно непригодна по этим предметам. Зато специальность, ведущий, профилирующий предмет, у меня шли блестяще. Но как возьмут человека, предположим, в десантники, если он все делает отлично, но не прыгает с парашютом?.. И дальше мне год объясняли все это, я выучила всю эту таблицу и тогда уже поступила.

Я отвратная пианистка, если сравнивать меня с Рихтером (улыбается), я плохая пианистка в сравнении с Женей Кисиным. На самом деле, я средней руки пианистка. Я была неплохой ученицей, четверочницей. Трудный характер, да и девочке из поселка Вьюжный очень тяжело давалось образование в Петербурге. Если бы я в детстве окончила петербургскую музыкальную школу, с ее уровнем и возможностями, конечно, я бы так не мучилась в училище. Но мне приходилось догонять сверстников, учить то, что они уже давно знали.

Меня взяли как способную пианистку, отметив мою серьезную технику, мою музыкальность. И я старалась, грызла гранит науки, тащила за собой две телеги: первые два года занималась на платном отделении, а потом меня перевели на бесплатное обучение. Честно скажу, я тяжело училась. С моим характером сидеть по десять часов в день за учебой – никто не верил, что Лена это сможет. Но смогла, и, поверьте, я знаю, что такое заниматься так, когда кровь на клавишах остается, от разбитых подушечек пальцев…

Я пытаюсь быть честной перед собой: нет, я не была ученицей на «пять с плюсом». Потому что в душе знала: никогда не стану пианисткой, которая будет солировать в симфоническим оркестре. Никогда не буду выступать сольно с фортепианными концертами. Я понимала, что должна получить диплом, и, кстати, я неплохой педагог – я могу научить. Со временем, наверное, я бы захотела стать педагогом музыкальной литературы, потому что сольфеджио, теория, гармония – вообще не мое, это математика в музыке, тут я полный дуб (смеется). Пианисткой-педагогом тоже никогда не стану, потому что мне неинтересно это. Это ведь не просто преподавание, даже не стиль жизни, это просто отдельная жизнь. Это жизнь, отданная ученикам.

Помнится, когда шли латиноамериканские сериалы, и вся страна сходила с ума по очередной бедной Марии, то многие возмущались… Но оказалось, что наши русские сериалы переплюнули всех по идиотизму. Меня не раз зазывали в такие сериалы, говорили, мол, мы для тебя специально роль певицы напишем, хочешь, саму себя сыграешь, ты же актриса! Но я говорила: «Спасибо, не надо!» Ну не могу убивать время на тупые сериалы – ни в качестве актрисы, ни в роли зрителя. Это же какое-то издевательство над хорошими актерами, а, главное – над зрителями. Дома телевизор почти не включаю, чтобы не портить вкус и настроение.

Сначала я окончила Санкт-Петербургское музыкальное училище имени Н.А. Римского-Корсакова по классу фортепиано. Пять лет обучения в этом великолепном музыкальном заведении – для меня по-настоящему высшее образование.

Был в моей жизни такой момент, что я со своим дипломом приехала в Варшаву и пришла там в консерваторию, где подала документы на вокальное отделение. Представляете, прямо там, в деканате, увидев мой диплом училища Римского-Корсакова, мне предложили работу в Варшавской консерватории! Вот таков вес, таков рейтинг петербургского музыкального образования.
…После училища я вдруг надумала поступать в театральный институт, где тексты пьес приходилось заучивать страницами. После всего этого твоя память развивается так, что для тебя какой-то текстик песни запомнить – не проблема. Вообще свои тексты все отлично помню, и музыку помню, а вот чужие забываю. Не зря меня учили в Римкоре пять лет запоминать огромные партитуры опер! Музлитература у нас была что надо. Мне стыдно было бы забывать текст своих песен, пусть даже самых ранних. Какой же я тогда профессионал!

Я попала в театральный институт странным макаром. Обычно туда идут поступать люди, которые любят театр, посещают его, знают мир театра. А какой театр во Вьюжном?! Но я умудрилась поступить в театральный институт, посмотрев всего два или три спектакля в жизни. Я толком не представляла, что такое игра актеров на сцене. Я шла туда по наитию, меня в театральный тащило неизвестной силой, я даже не понимала, зачем туда иду. Нет, не ради прикола, не ради богемной тусовки, не было у меня такого: «Я хочу стать артисткой, хочу сниматься в кино!»

Кстати, меньше всего я хотела сниматься в кино. Потому что, во-первых, это титанический труд: как можно снять два дубля в течение целого съемочного дня! А я такой человек, что никогда не повторю того, что уже сыграла, не попаду ни в ритм, ни в настроение. Я могу сыграть спектакль, но они всякий раз получаются разными, потому что я всегда вхожу в роль с разным настроением.

Но мне тогда просто… пёрло! Везло, как в лотерее. Я постоянно вытаскивала бонус, бонус, бонус. Мне повезло на педагогов, у меня были лучшие учителя по речи, по актерскому мастерству. Я поступила на курс Геннадия Рафаиловича Тростянецкого. Но я его сильно обидела… Он меня выбрал, взял, а нас всего-то восемь девочек было, мы все были «узко специализированные». У нас был жесточайший отбор, бешеный конкурс. И вот когда я, оставив за бортом института человек сто, заняла чье-то место, то в итоге проучилась месяца два…

А случилось следующее. Из Москвы мне позвонил один человек. Не буду говорить его фамилию… Хотя нет, скажу – это был Юра Чернавский (известный композитор, аранжировщик, автор песен для Пугачевой, Леонтьева, Преснякова. – Прим. авт.). Теперь, спустя годы, я понимаю, почему он меня позвал. Наверное, подумал, что я талантлива, и захотел, чтобы мои песни были услышаны всеми людьми. И только это им руководило, когда он разыскал меня, услышав мои песни случайно, на кассете… Юрий Чернавский принялся искать для меня аранжировщиков, музыкантов, продюсеров, но он не смог мне реально помочь, потому что был уже не в том времени, не в том месте, не с теми связями… Юрий ведь уезжал в Америку, там жил, потом возвращался в Россию. Он уже не рулил здесь всей ситуацией. Но он искренне и душевно ко мне отнесся, поверил в меня, а такая помощь бесценна.

Формально он мне не помог ничем. Но если по сути разбираться, то во многом благодаря Чернавскому моя жизнь дальнейшая сложилась именно так, как она сложилась. Я приехала в Москву, окунулась в реалии шоу-бизнеса, накушалась досыта отходов, увидела шоу-бизнес с таких нехороших сторон, получила столько негативной энергии, впечатлений, опыта (хотела сказать – плохого опыта, но не скажу, потому что опыт не бывает плохим!), что я… испугалась. Я испугалась этого города, впоследствии подписала нехороший контракт и вообще из ста процентов получила восемьдесят процентов дерьма. Но двадцать процентов были золотым опытом. И они были ценнейшими. Когда уже несколько лет спустя вновь приехала в Москву, то была лишена ненужных иллюзий. Москва – это обычный город, только с большими возможностями.

Ты можешь блистать талантами, но при этом сидеть в Питере дома, на Юго-Западе, на улице N, и тебя никто никогда не услышит… Но относиться к Москве, как к какому-то Олимпу, высшей точке, - спасибо, увольте. Там просто страшней в сто раз, чем на Юго-Западе, на улице N. В Москве на тебя смотрят волком, кусаются, там делают карьеру, зарабатывают деньги – вот и всё. Я не открою Америку, если скажу, что шоу-бизнес – один из самых сложных, и я испытала это на себе. В общем, первое мое пришествие в Москву окончилось тем, что Чернавский уехал обратно в Лос-Анджелес, а я вернулась в Питер, к разбитому корыту…

Как бы то ни было, я бросила институт, уехала в Москву, мы сняли квартиру, я перевезла все вещи, даже свои диваны… Я приехала заниматься делом, заниматься музыкой. Но не сложилось. Однако всё, что ни делается, всё к лучшему. «Что ни делается, к лучшему!» - это можно над моей, извините, башкой написать. Точней, вот так: «Всё, что ни делается у этой женщины, всё к лучшему!»

Потребовалось какое-то время, чтобы я сама поняла, что произошло в Москве. Тогда я жутко расстраивалась, а теперь даже благодарна московским акулам шоу-бизнеса, что помогли мне… показать зубы! Это тоже по-своему положительный результат. Дело даже не в финансах. Акулы услышали мои записи и быстренько подписали со мной контракт. Но когда познакомились со мной поближе, поняли, что меня очень тяжело сломать, что не стану петь то, что мне скажут. А они даже в мелочах собирались меня контролировать. В итоге один очень известный персонаж, с громкой фамилией, воротила не только отечественного шоу-бизнеса, но и центрального ТВ, сказал слова, которые я очень хорошо запомнила: «У вас там, в Питере, всегда все умные – вот и езжайте в Питер обратно!»

Я вернулась домой разбитая. Даже без дивана, зачем мне этот хлам? Но, вернувшись, я решила поступить в институт. Я не могла возвращаться в театральную академию, но узнала, что на кафедре театрального искусства в Балтийском институте

экономики, политики и права набирает курс Петр Сергеевич Вельяминов (знаменитый советский киноактер, народный артист России, маститый педагог. – Прим. авт.). И пришла туда учиться. Я человек эмоциональный, это понятно, но некоторые люди быстро загораются и быстро гаснут, а я другая: быстро загораюсь и начинаю гореть. Я почувствовала запах этого мира театра (не театрального мира – это две разные вещи): эти пьесы, эта мировая художественная литература, эта великая драматургия.

Меня родители с детства пичкали хорошей литературой. Папа давал мне вперемешку с детскими сказками «Двенадцать стульев», «Красное и черное»... Иногда просто насильно заставлял читать и правильно делал. Потому что если ребенок растет на хорошей литературе, он потом гадость читать не станет. А именно чушь и гадость заполняет сегодня книжные прилавки…

Когда я поняла, в какой мир попала, то я в него всосалась так, что забыла о музыке. Я просто пропадала: уходила в семь утра из дома, а возвращалась в час-два ночи. Меня уже «дядя Ваня» тормошил, что бы я хоть раз в неделю сварила борщ. Были времена! Ему надо памятник ставить как мужу, потому что этот человек реально принес себя в жертву, как бы пафосно оно ни звучало. Когда я приходила в два часа ночи, он снимал с меня ботинки и говорил: «Я тебе пожарил картошку! Будешь?» А я лишь улыбалась от усталости и попросту вырубалась. Если бы я была женщиной, которая служит своему мужу – поэту, художнику, музыканту, это понятно. Но у нас ситуация с точностью до наоборот. И у моего мужа хватило мудрости понять, что либо - так, либо - никак. Если бы не он, вряд ли та история довела бы меня до добра. Но меня здорово поддерживало, что мой Ваня верил в меня, был готов вкладывать в жену всё до копейки, когда в наш проект уже никто не верил…

История жизни моей – это история непослушной девочки! Я прожила у бабушки год, и, когда мне было 18 лет, мои родители в моем понимании чуть-чуть перегнули палку в отношении ко мне. Даже не перегнули, нельзя так о родителях говорить, но они считали, что 18-летняя девушка должна в девять часов вечера приходить домой. Мне всё было нельзя. Папа так и сказал: «Тебе ничего нельзя! Тебе можно только учиться!» И отец был прав… Но, видимо, такая форма воспитания с моим характером не состыковались.
Я просто собрала чемодан и ушла. Ушла замуж. Это был мой выбор, и я прожила с этим человеком 16 лет. Мы через все прошли. Мой Ваня уезжал на месяц-два на заработки, и в эти моменты приходилось туго. А у меня в кармане оставалась одна пятисотка, и были дни, когда не то что в холодильнике, в квартире шаром покати. Одна мука, не находилось даже соли. Я жарила на сковородке муку, перемешивая с водой, и это ела. Таким было мое меню: завтрак, обед, ужин. У меня не хватало денег даже на общественный транспорт. Шла пешком от Автово до Театральной площади! Спала на полу, а мебели новой никак не купить.

Конечно, мне всегда помогали родители. Но был период, когда они от меня отвернулись. И они правильно отвернулись! Каждый родитель их поймет. Ведь я не послушалась маму с папой и, хлопнув дверью, ушла в личную жизнь. Естественно, родители пожали плечами: «Ты стала взрослой? Тогда сама себя корми, сама себя одевай, содержи! Тем более, у тебя есть муж, так пусть он это и делает!» А то ведь у многих молодых людей такая философия: «Я не буду делать, как родители советуют! Мама мне не указ, папа – не указ! Родители, дайте денег!!!» Вот такой вариант у меня не проканал. Мой отец человек суровый: сама – так сама! Родители так обиделись, что почти три года со мной не общались. И вот в этот момент мне было туговато. Потому что в этот период было туговато моему мужу.

Зато песни писались как грибы после дождя, да еще какие! Я всегда говорю: чем мне хуже, тем круче песни получаются! Это называется «синдром Бетховена». И все равно я была такая счастливая! И было мне так хорошо. Я вспоминаю слова своей тетушки: «Мы даже в войну были счастливы, потому что были молоды!» У человека это счастье молодости не отнять никогда. Если ты молод, у тебя всё хорошо. Даже если ты спишь на полу, за день съешь одно яблоко. Зато какая я была стройная, худая, красивая. А как только деньги возникли, сразу появился лишний вес (смеется). Кстати, я тут пришла в одно лечебное заведение со словами: «Помогите мне, пожалуйста! Я хожу по ресторанам, много ем, поэтому у меня проблемы с весом!» А они улыбаются: «Мы поможем вам расстаться с лишними деньгами!»

Когда я вернулась из Москвы в Питер, мои дела и в музыке стали потихоньку налаживаться. Как говорится, медленно, но верно. И если я как ребенок порой истерила: «Ну почему так медленно?!», то Ваня говорил: «Подожди, все будет». И все было вовремя, хотя мне казалось, что он меня тормозит. Но за эти пять лет я, по сути, и стала артисткой. Потому что только театральный институт дал мне возможность стать артисткой, актрисой. И теперь я не просто стою на сцене, не просто пою.

Эта сцена как моя третья нога! Она со мной как единое целое. Меня всему этому учили: и танцам, и сценографии, и сценическому движению. Поэтому я чувствую пространство сцены, чувствую время, всегда могу безошибочно сказать, сколько времени я провела на сцене. Пройдет 40 минут после моего выхода из-за кулис, и я скажу: «Ровно 40 минут я на сцене!» У меня внутри секундомер тикает. Я работаю концерты и по три часа, и, кажется, что меня не остановить, мне шепчут из-за кулис: «Хватит, хватит! Уже три с половиной часа, ты потеряла счет времени!» А я говорю, что я лучше всех знаю, что уже три с половиной часа, сейчас допою, и вот тогда уже всё…

Но то, что этот человек со мной рядом, вылилось в то, что сейчас я собой представляю. Редкий мужчина позволит жене получить два образования, испоганив себе больше десяти лет жизни, при этом находясь в прекрасном для мужчины возрасте – с 38 до 50 лет. Он от меня ничего не требовал, не ставил вопрос ребром. Я всё делаю, всё успеваю, я готовлю и люблю это… Но у меня нет рутины, мне никто никогда не скажет: «Почему сегодня не пожарены котлеты?!»

Я могу сказать: «Ваня, у меня сегодня три концерта», и он это понимает. Не только скандала не закатит, а еще скажет: «Иди, спи, отдыхай, тебе голос надо беречь!» Вот это настоящий муж, настоящий продюсер. Не зря ему в письме из Новокузнецка написали: «Вы – самый, самый, самый прекрасный продюсер на свете». Я аж прослезилась…

… «Моя бабушка любит суши»… Она не любит сидеть в первом ряду, не любит внимания, но у моей бабушки и у меня сейчас сложились великолепные отношения с поклонниками. Однажды летом они пригласили нас на пикник, под Питером! Это отдельная история. Я была потрясена, я даже тост произнесла. Напекли пирогов, сами даже пиво сварили (отдельное спасибо моей поклоннице Симе!)… Пришли человек восемьдесят. Был такой момент, что я поначалу боялась. Назовите мне еще одного артиста, что едет в воскресенье на пикник со своими поклонниками! У меня было опасение такого рода, что меня могут не то что задергать, но все будут уделять мне внимание, и на этом «пикнике» я не отдохну душой… Поехали я, моя бабушка, мой муж, еще один наш друг… Представляете, мы прекрасно отдохнули. Д
ля меня это был очень важный день. Тогда-то я и сказала своим поклонникам очень важную вещь: «Дорогие люди! С одной стороны, я очень вам благодарна, но, с другой стороны, я именно сегодня ощутила главную вещь! У каждого разумного человека есть, во-первых, совесть, а есть еще такие моменты, такие депрессии, что связаны с какими-то внутренними вопросами человека к самому себе: все ли я правильно делаю, зачем я живу, для кого я живу? И еще раз: все ли я правильно делаю? А если я понимаю, что я не правильно делаю, то меня мучает совесть. Мне кажется, что нормальный homo sapiens должен быть таким! И я причисляю себя к таким людям…»

Так вот, знаете, когда я увидела своих поклонников, то, как они себя вели, без всякого преувеличения скажу, что я давно не была в обществе таких приличных, воспитанных, культурных, интеллигентных людей. Хотя они такие разные – и по возрасту, и по роду занятий. Увидев их, пообщавшись, поговорив по душам, я подумала, что именно о таких поклонниках мечтает каждый приличный артист. И сказала: «Знаете, люди, сегодня я поняла, что я чего-то стою – не как певица, а как человек, личность!» Если такие люди уважают меня, считают себя моими поклонниками (очень не люблю слово «фанаты»!) любят и ценят мои песни, то, наверное, и я чего-то стою. У группы «Тату» и группы «Руки вверх» таких людей точно нет!
А у меня – есть! Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

Я, конечно, и раньше знала своих поклонников, точней, видела лица в концертном зале и у служебного подъезда. Я их видела, но с ними не общалась. Представьте, что ты выходишь из зала, отпахавшая три часа, какое может быть общение: «Спасибо, Лена!» - «Спасибо, люди!» Взаимная, секундная благодарность, и всё! Да, были встречи с поклонниками в том же «Буквоеде» (крупнейший книжный салон Петербурга. – Прим. авт.), очень душевно проходили, но там все равно я говорю, отвечаю на вопросы. Все равно есть какая-то стена: вот сцена, вот люди… Но совершенно другая история, когда ты сидишь за одним столом и вместе с тетей Симой ешь пирожок, просто разговариваешь. Тут же все важно: и то, как люди подготовились, как они меня ждали, оберегали. Они здорово подготовились к нашей встрече, целый спектакль сыграли для меня и моей бабушки. Я не преувеличиваю: это все записано на камеру от начала до конца и в интернете выложено.

Я уже потом узнала и поняла, почему София Ротару каждый год приглашает на день рождения в свой дом в Ялте самых преданных поклонников со всей России и Украины. Открывает ворота: заходите, люди добрые, самые дорогие гости! София Михайловна правильно делает, я ее понимаю. Это никакой не пиар, а святое дело. Надеюсь, и мои встречи с поклонниками станут традицией.

Конечно, я общаюсь с поклонниками с помощью своего сайта, своего блога в интернете, но всегда прошу – напишите мне письмо! Ну как раньше писали – во времена Пушкина и Блока. Обыкновенное письмо – ручкой, на бумаге. В таком письме все-таки лучше всего можно выразить свои чувства и мысли. Ни одно письмо не пропадет, я все читаю, и на какие-то письма мне так хочется ответить. И обязательно отвечу, выкрою время. Может быть, один раз проведу такой эксперимент: поставлю большую корзину, наполненную письмами, возьму ее с собой и поеду куда-нибудь отдыхать. И буду там отвечать людям. Меня многие не поймут. Но я знаю одну вещь: когда человек хочет, он все может! Знаете, когда реально нельзя ответить на письмо? Когда у тебя кто-то из близких, не дай Бог, болеет, когда у тебя, извините, руки нет. А про все другие случаи говорить не серьезно. Тем более что мне такие письма пишут, что читаешь – и слезы в три ручья… У меня такое впечатление, что никому так не пишут. Мне рассказывают такие истории из реальной, невыдуманной жизни…

Невыдуманная история, я потом с этой женщиной встречалась… Конечно, не рискну заявлять, что именно мои песни спасли жизнь человеку. Но она так утверждает! Говорит, что просто заслушалась и не стала ничего с собой делать.

И если бы это была одна такая история… Вот еще. Какие-то девушки из Новокузнецка приехали и просто по телефону, указанному на диске, набрали номер продюсера Ивана Ивановича Матвиенко: «Знаете, у нас совсем нет денег, чтобы купить Леночкин новый диск!» И что он сделал: подъехал и подарил каждой из них диск! Через полгода приходит письмо из Новокузнецка: «Лена, передайте дяде Ване, что он самый, самый, самый хороший продюсер на белом свете!» Скажут: такого не бывает, но у меня это письмо хранится. И меня такие вещи трогают по-настоящему. Когда я с такими письмами, такой реакцией сталкиваюсь, то понимаю, что, наверное, я не самый плохой человек. Понимаю: то, что я делаю в музыке, людям нужно, им от этого так хорошо становится. Когда бабушки едут ко мне на концерт за 400 км от Анапы, тут сердце дрогнет. Когда я смотрю на них, на их пуховые платки, понимаю их возраст – это трудно объяснить: «Деточка, когда мы тебя услышали…» Я думаю: где они вообще меня услышали, бабули, живущие за 400 км от Анапы?.. Причем я больше скажу: не на концерт она ехала, а для того, чтобы увидеть меня-голубушку и платок передать!

Невыдуманная история, я потом с этой женщиной встречалась… Конечно, не рискну заявлять, что именно мои песни спасли жизнь человеку. Но она так утверждает! Говорит, что просто заслушалась и не стала ничего с собой делать.

И если бы это была одна такая история… Вот еще. Какие-то девушки из Новокузнецка приехали и просто по телефону, указанному на диске, набрали номер продюсера Ивана Ивановича Матвиенко: «Знаете, у нас совсем нет денег, чтобы купить Леночкин новый диск!» И что он сделал: подъехал и подарил каждой из них диск! Через полгода приходит письмо из Новокузнецка: «Лена, передайте дяде Ване, что он самый, самый, самый хороший продюсер на белом свете!» Скажут: такого не бывает, но у меня это письмо хранится. И меня такие вещи трогают по-настоящему. Когда я с такими письмами, такой реакцией сталкиваюсь, то понимаю, что, наверное, я не самый плохой человек. Понимаю: то, что я делаю в музыке, людям нужно, им от этого так хорошо становится. Когда бабушки едут ко мне на концерт за 400 км от Анапы, тут сердце дрогнет. Когда я смотрю на них, на их пуховые платки, понимаю их возраст – это трудно объяснить: «Деточка, когда мы тебя услышали…» Я думаю: где они вообще меня услышали, бабули, живущие за 400 км от Анапы?.. Причем я больше скажу: не на концерт она ехала, а для того, чтобы увидеть меня-голубушку и платок передать!

Конец 2009 года был отмечен для меня первым большим российским туром. Раньше я выступала во многих городах, но вот чтобы так, взяли и поехали, по заранее выстроенному маршруту, в диапазоне от Ростова до Новосибирска, такое мы попробовали впервые. Вроде городов много, всё могло смешаться, примелькаться, но каждый город - это отдельная, своя история.

Что же вспоминается? Да всё подряд, только начни вспоминать. Казань, Новосибирск… Сибирь – вообще отдельный разговор. Как и каждый город. Вот сказала и вспомнила Самару… А Нижний Новгород – интеллигентнейший город.

В каждом городе я не все песни исполняла, что-то меняла, добавляла. Потому что есть города, которым больше подходит, если так можно сказать, рок-н-рольный, зажигательный вариант программы, а в других он не проходит… А вот в Новосибирске можно было всё. Там прекрасно пошли жанровые песни, как я их называю. Но их не надо было петь в Новгороде, где лучше больше давать моей «бардовской лирики». Вот в Самаре я больше «народных» песен исполняла. Думаю, мои слова подтвердят мои музыканты, которые родом из самых разных городов. У меня был тромбонист, Сережа Долженков, он сибиряк, человек из Кемерово (игра слов – «Человек из Кемерово» - название песни Борис Гребенщикова. – Прим. авт.), он про сибирскую публику знал все. Мои ребята прекрасно понимают, где что можно играть, а что не стоит… И когда я говорю «В Сибири можно всё», я отвечаю за свои слова вместе с моими музыкантами.

Слава Богу, спасибо Ему, что дал мне дар - чувствовать, выходя на сцену, что реально людям в зале нужно. И не надо путать это с желанием угождать. Сейчас об этом много говорят: как угадать, что нужно народу. Стоп, секунду! Давайте не забывать - у меня свой народ. У меня реально свой слушатель. Выхожу на сцену и уже на третьей- четвертой песне чувствую зал, понимаю, какие песни сегодня лучше всего спеть. Но как это получается, не могу объяснить. Это абсолютно необъяснимые вещи. Чувствую, и всё тут.

Валерий Леонтьев как-то рассказал, что с некоторых пор перестал приветствовать зрителей репликами: «Здравствуй, Вологда! Привет, сахалинцы!», потому что однажды все перепутал и в Саратове воскликнул: «Привет, челябинцы!» Ну, всякое может быть, и, наверное, если сорок городов подряд отъездить, и не такое выдашь. Слава Богу, у меня таких проблем пока нет. Я и здороваюсь, и разговариваю со зрителями. Почему, зачем мне это надо говорить? Мне самой интересно. И я говорю: «Люди! Люди!» В Самаре я вообще спела свою мечту. Я даже не знала, что смогу её спеть. «Самару-городок» затянула. Причем как! Я ведь и не подозревала, что знаю текст, но он у меня в голове всплыл. Было смешно. Ну не то, что смешно, а по-доброму песня прозвучала. Я не разучивала, но полтекста точно пропела.

Я и Челябинск запомнила. Сам город меня вообще убил, в хорошем смысле, конечно. Как его называют, «Чугунная Венеция»? Ну, это реально, «Чугунная Венеция». Идешь по городу, видишь уникальные скамейки, скульптуры, всё литое, кованое, эксклюзивное. Там даже памятник Розенбауму есть. А Екатеринбург! Не случайно же песня появилась «Екатеринбург - это один из любимых моих городов». Хотя про каждый город, по идее, можно и нужно песню написать, каждый того достоин.

Я говорила про Сибирь. А юга? А Ростов-на-Дону! Мама моя родная! Это вообще – целая история. В Ростове я уже три сольника дала, и еще приглашают. В Краснодар зовут снова. Это одинаковые города, в хорошем смысле слова. Просто я пока не чувствую разницу. Вот то, что Самара - купеческий город, сразу почувствовала. Прошла по улицам, заглянула в магазин и говорю: «Москвой пахнет»… Я всегда энергетику города начинаю чувствовать. Меня поставь с закрытыми глазами, скажу: «Я в Екатеринбурге! Я в Самаре!», сразу почувствую. Пока не ошибаюсь. Всегда чувствую, что где надо петь. В Анапе я знала, что петь. В Геленджике очень хорошо знала, что петь. Очень хорошо знала, что петь в Краснодаре. Уж не говорю про Мурманск.

В Казани я ощутила, что в зале восемьдесят процентов татар. Потому что менталитет другой. Я даже вести себя начала по-другому. Если я говорила, что я дома - в Ростове, то не стану руки в боки в Казани. Там надо вести себя по-другому. Я и в Астане знала, как одеваться, как себя подавать. Потому что надо еще уважать менталитет и воспитание людей. Грубо говоря, в племени тумба-юмба ты можешь выйти в легком парео, и тебя воспримут. Но не надо, приезжая в Кувейт, надевать мини-юбку…

Не буду скрывать, Москву тяжелей всего почувствовать, хотя принимают там очень хорошо. Публика уж очень разнородная, зрители из разных городов. Но у меня почему-то с Москвой взаимоотношения замечательные всегда складываются. Хотя не с первой песни. Наверное, это единственный город, в котором я долго понимаю, что сегодня предстоит спеть. Самые большие пертурбации с репертуаром происходят именно в Москве. Минут десять-пятнадцать требуется, чтобы «оглядеться». Вначале все идет по заранее намеченному плану, поем то, что планировали. А потом может все сломаться. Страдают, конечно, мои парни. Страдают страшно. Потому что расписания нет. Люди реально пишут расписание, а потом говорят: зачем его писать - Лена всё поменяет.

Так что, возвращаясь к осеннему туру-2009, я не могу назвать самый лучший концерт. Разве что новосибирский, да и то, потому что был заключительный, потому что я жахнула, перед тем как поехала домой, вот и всё. Это был феерический концерт…

Только не поймите, что «жахнула» - это еще и алкогольная тема (смеется).

У меня алкоголь на связки влияет, сразу, моментально. И отрицательно. Мега-отрицательно. Даже пятьдесят-сто граммов, которыми грешат многие певцы. Мне эти пятьдесят граммов перед выходом на сцену ни уму, ни сердцу. Ну выпил ты, и что дальше? Зачем ты это сделал? Опьянел что ли? А я еще и слова могу забыть, на фиг надо. Я непьющая на концертах.

Но, знаете, я была бы неискренней, если бы забыла про город, где все не очень получилось. Забыть не могу и не могу понять до сих пор, что это было. Я была потрясена, мне даже «Абсент» не хотелось играть, потому что я видела, что в данной истории шуметь не прилично… Зрители не переносили «шума» вообще. «Города»- да, «Шопен»- да… Но там мне начали аплодировать – и для меня это был шок! - только в конце второго отделения. А я из кожи лезла… Это была Вологда. Концерт не в рамках тура, я полгода назад отдельно в Вологду ездила. И там случился парадокс. Полный зал, аншлаг, и тишь да благодать. Нет, потом, в самом конце, зал прорвало, люди встали, долго благодарили. Может, у них так принято, может, они люди такие, но я, честно, их не поняла. Такое ощущение, что перед концертом им кто-то сказал: «Вы знаете, аплодировать, хлопать можно только в финале». Кстати, и погода была плохая, и гостиница холодная, хотя масло у них отменное…

Зато, какие горячие концерты выдались в Минске, Витебске! Белоруссия здорово меня встречала. А про Витебск мне говорили, что город закормлен «звездами», которые каждый год приезжают на фестиваль «Славянский базар», но стоило мне ступить на сцену, и сразу накатило, зрители не давали начать концерт, так хлопали. А через пять минут уже пошли овации, словно концерт заканчивался.
И в Архангельске тоже не давали уходить со сцены. Просто не отпускали. Ну, это и в Москве всегда бывает. Когда впервые случилось, еще в зале «Россия» (если, кто не в курсе, сейчас он разрушен, вместе с гостиницей «Россия». – Прим. авт.), четырежды на «бис» вызывали, зал стоял. Я даже растерялась, мне, ей-богу, хотелось повернуться и спросить: «Я не понимаю, это что, вы мне что ли?!»
«Я поняла, что самое важное для меня – это музыка. Здесь я настоящая. Это парадокс, потому что вроде бы в жизни человек должен быть настоящим, а на сцене он должен чуть-чуть играть. Но это я в жизни чуть-чуть играю, на сцене я самая что ни на есть настоящая, я вывернута наизнанку…»


Автор – петербургский журналист и писатель Михаил Садчиков